На Туюксу шел снег, и пятеро загулявших туристов. Низкие облака цепляли верхушки елей; где-то на противоположном берегу реки надсадно ревела забуксовавшая машина. В домике, куда я на минуту заскочил погреть озябшие от топора руки, было тепло и сухо. Уютно потрескивала печка перед порогом.
- Андрей! - возмущенный вопль другого Андрея (того, что поразговорчивей) проник снаружи сквозь стенки вагончика. - Ну чего ты на пилу давишь! Она из-за тебя клинит.
- Ну конечно, ты же не вытягиваешь...
- Так она должна до конца пройти, а потом я уже ее тянуть буду!
- Она доходит... Ты просто не успеваешь ее вытянуть, а на меня кричишь...
- Как же! Кто здесь сам больше всех кричал, что самый опытный?!
- Когда мы с отцом работали, у нас не клинило...
- Ладно, давай еще разок. Последний.
Снова взвизгнула пила, и я подавил вырвавшийся из груди смешок. Опять Барбашинов с Молотовым ругаются. В прошлый раз скандалили, и снова по накатанному сценарию.
Я протянул ладони к печке. Вот уже месяц, как живу в этом вагоне, а постоянные посетители и дровосеки - все те же двое. Как будто и нет ничего больше в целом свете. Только горы, Туюксу, снег и холода зимы начала 1993 года.
Выйдя из вагона я сперва поднял было топор с твердым намерением продолжать работу, но, тут же передумав, бросил его в снег, и уселся на еловый чурбан. Работать уже не хотелось. До смерти надоела эта возня с дровами. Я отломил от чурбана щепку, и принялся ковырять ею в ухе, одновременно косясь на этих двоих. Они возились с еловой колодой - трехметровым куском ствола. Высокий статный Барбашинов изощрялся как только мог. В процессе работы он непрестанно менял позы - то правой рукой ухватится, то левой, то обеими. То ногу в дерево упрет, то присядет, то встанет.
Я с некоторой опаской взирал на эти странные движения и манипуляции, однако, предугадать его следующий маневр был не в силах. И все это сопровождалось таким "эханьем", "уханьем" и молодецким посвистом, что глядя в другую сторону, можно было представить за работой целую артель. Молотов же, присев у другого края пилы, работал молча и сосредоточенно. Лишь изредка отирая свободной рукой пот со лба. Работаю-ют!
Дзинь! Трах! Пила снова застряла. Слушая возмущенные нападки Барбашинова и упрямые обиженные возражения Молотова, я расхохотался. Цирк уехал - клоуны остались!
- Эй, завязывайте с работой! Пошли поедим, - Господи! Лучше бы я не высовывался.
- Какой "поедим"! - накинулся на меня Барбашинов. - Ты чего там расселся!? Пойдем допилим сперва.
- Ладно. Давай тебя поменяю, - я отодвинул возвышавшегося надо мной Барбашинова, и подмигнул Молотову. Покажем ему, как профессионалы работают?!
Андрей обиженно кивнул, и мы лихо взялись за дело. Пила под нашими согласованными усилиями порхала как мотылек. Я победно взирал на скептически взиравшего Барбашинова.
Трах! Дзинь! Рукоятка выскользнула из моей ладони, и я услышал проказливое хихиканье:
- Профессионалы!!! Ложками махать...

* * *
- Ви-инт!
- Понял! - из всех сил ору я вверх, в черную пустоту ночи. Где-то там, на мутном люду вижу зыбкую тень. И звезды, звезды...
Всем телом налегаю на ухо ледобура, вывинчиваю его, пристегиваю к беседке. Пятый.
- Ви-инт!
И сверху в ответ: "Понял!"
Вот и все. Снова филигранные шаги по крутому льду. Пять, десять, двадцать... Чтобы не задерживать его, впередиидущего, но и не ослаблять веревку. Двадцать пять, тридцать... Как ему должно быть тяжело! Страшно тяжело. Морально. А под ногами уже... уже двести метров пустоты. Сорок, сорок пять шагов, пятьдесят... это у тебя двести метров, и у тебя веревка свисает сверху. Не ахти, конечно, но... психология... психология... А у него на пятьдесят метров выше, и веревка от него вниз. И об этом всегда помнишь... шестьдесят шагов, шестьдесят пять, семьдесят... Сверху из темноты летит крошево льда. Из под его кошек и айс-фифи. Без остановок. Ну и упорство у него! Вот он - ледобур. Подхожу еще пару метров, и ору в небо:
- Ви-инт!
А сверху после секундной задержки - спокойно:
- По-онял!
Уф! Хоть и знаю, что все в норме, но полное успокоение лишь после этого отклика. Теперь "фифы" понадежнее, ноги для равновесия пошире. Встал. Поток ледяных лохмотьев сверху иссякает. Сейчас ему бур закрутить. Вокруг ночь, под ногами бездна, а сверху - звезды, звезды. Шкодливые маленькие искры. Тепло бы ваше сюда...
Чу! Кажется, рассвет близок. Да. Где-то в невообразимой дали за зубьями скальных пиков - я чувствую это - робко и неназойливо рождается предчувствие будущего утра. В нем нет напора, нет всесокрушающего натиска. Это лишь намек, задаток на будущее. Словно чье-то нежное слабое сердце, оживающее в глубинах холода. Неуверенно растапливает вокруг себя ледяной сумрак. Ровно и тихо.

Профессионалы! Ложками махать... Вот мы и в Ала-Арче. Андрей Молотов и я. В горах Киргизии. Мы и все остальные. Но сейчас - главное, это мы с Андреем. Мы, несмотря ни на что, вместе! И гора, на которую мы лезем. Пик Свободной Кореи.

Высокий и встрепанный капитан команды Дима Греков, провожая нас вчера на восхождение, явно нервничал, и поэтому несколько раз повторял одно и то же.
- Главное, парни, на рожон не лезьте. Не суетитесь, не спешите, - упирал он. - Работайте эдак потихоньку, в верхней части буры почаще крутите. И главное, на спуске- на спуске "самовыверты" аккуратнее делайте. И все! - он делал круглые глаза, и словно пытаясь угадать будущее, сверлил нас взглядом. - Если что... непогода там, или еще ерунда какая-нибудь - линяйте вниз к такой-то матери. Не дожидайтесь, пока зависните где-нибудь, откуда вас снять трудно будет. А если спуска не найдете, я объяснил, как в ущелье Топ-Карагай уходить.

Мы сидели втроем на каменных глыбах морены Ак-Сайского ледника. Неподалеку от двух старых домиков Коронских ночевок - чуть ниже того места, где крутой лоб ледника с вершины Корона сходится с основным потоком. Домики были старые, помнившие не одно поколение альпинистов. Несколько дней назад вся команда перебралась с грузом сюда снизу. Высота здесь уже три тысячи восемьсот метров. Верхушки окружающих вершин - на 4300-4700 метров. Поэтому, чтобы быть поближе к объектам восхождений, мы перебрались с барахлом в эти домики на Коронских ночевках.

Все ущелье ледника Ак-Сай с его притоками неоднократно было описано в различных трудах исследователей и альпинистов. Поэтому, я не буду вдаваться в подробности. Сведения о них вы можете найти в богатой литературе. Скажу лишь, что самой трудной, "козырной", если можно так выразиться, вершиной района является пик Свободной Кореи, высотой 4770 метров.

В два часа ночи, когда тишина и холод сковывают и без того едва слышную жизнь ледника, Андрей и я выдвинулись на восхождение. Никто нас не провожал - ребята спали. И мы, тихо прикрыв дверь вагончика, двинулись в путь поперек ледниковой толщи Ак-Сая по неглубокому снегу. Шли уже сразу во всей амуниции и снаряжении, дабы не мерзнуть, надевая это под маршрутом. Спускаясь с морены, я увидел впереди себя жуткое феерическое зрелище, навсегда врезавшееся мне в память. Темная фигура Андрея, шагавшего передо мной, едва различимая на тусклом фоне серого снега, при каждом шаге озарялась снизу сполохами света. То были высекаемые из камней морены зубьями кошек каскады искр. Мрачное мерцание озаряло валуны вокруг. Этот раскачивавшийся из стороны в сторону зыбкий силуэт, это зарево под ногами, и вверху - звезды, звезды...

Через сорок минут мы, перейдя ледник, подошли к началу кулуара, рассекающего скалы Севрной стены Кореи. Здесь было особенно темно, словно на дне колодца, пробитого в центр земли. Черт знает, куда взымались гладкие склоны окружавших вершин. Абсолютная глухая тишина вокруг была заполнена неясным ожиданием неизбежного, и хруст снега под ногами болезненно вспарывал окружающее пространство.
- Ну что, толкнулись? - лишь спросил Андрей, когда мы связались веревкой.
Я грустно вздохнул, обреченно глядя вверх, в горловину кулуара, и с неожиданной злостью выдавил из себя:
- Давай, Андрюха. Сделаем это!
Он ничего больше не сказал, лишь озадаченно хмыкнул, когда перелезая через бергшрунд - широкую подгорную трещину во льду - случайно соскользнул одной ногой под снег. Через несколько минут он совсем растворился в темноте, и лишь постепенно уползавшая за ним веревка, да шелест катившейся сверху ледяной крошки нарушали тишину и покой царившего вокруг безмолвия.

Когда за далекими зубьями пика Корона взошло яркое, раскрасневшееся от быстрого пробуждения солнце, его лучи лишь слегка скользнули по северной стене Кореи. К тому времени мы с Андреем уже перелезли траверсом влево. Из кулуара, по которому начинался наш подъем - в соседний с ним, выводящий на предвершинный гребень. Поэтому солнечные лучи нас не задели. Но все равно, стало гораздо теплее, чем ночью, и уже не приходилось в короткие минуты передышки заниматься отогреванием пальцев. Этот кулуар был круче, и где-то в самом верху последние тридцать метров вздымался почти отвесно. Тем не менее, Андрей все так же упорно продолжал идти с одним промежуточным ледобуром на страховку. Увеличившаяся крутизна льда сказалась лишь тем, что он стал медленнее и тщательнее делать каждый свой шаг.

Эти прекрасные мгновения! Минуты полной самоотдачи и борьбы! Солнце в своем неудержимом подъеме постепенно склонялось на юг, и гранитные сколы правее нас, присыпанные пушистым слоем снега, в котором отражалась синева неба, жарко пламенели на свету всеми оттенками красного, розового и черного. Лед в кулуаре, поглотив всю силу наступавшего дня, переливался от салатно-зеленого до тусклого глянца жемчужницы, и летевшие по его поверхности прямо на меня блестки кусочков льда рождали на его поверхности миллионы почти незаметных бликов, сливавшихся в один сумасшедший фейерверк. И где-то в невообразимой вышине, в другом измерении другого мира прямо в синее небо, увлекая меня за собой, карабкался крошечный отважный человек. Казалось, что он с легкостью и почти не дыша, без всякого видимого напряжения преодолевал оковы силы тяжести. Планета, точно любящая мать, держала его своей привязанностью, в своих объятиях и плену... Но дети выросли. Детям всегда не сидится на месте. Как бы они не обожали свою мать, и как бы она ни старалась их удержать... Дети выросли...

Мне не забыть этот кулуар. Он всегда со мной, в моей памяти. Я закрываю глаза, и вновь вижу себя, в нелепой позе скрючившегося возле ледобура. Чувствую удары кусков льда по рукам и по каске на голове. Я все время помню этот единственный шанс дойти до цели и выжить - своего друга. Он работает под двойным грузом ответственности - за себя и за меня. Добровольно взвалив себе на плечи эту ношу, он несет ее, терзаемый сомнениями, предчувствиями. И он верит в меня, потому что верить ему больше не в кого. И эта вера поддерживает меня - абсолютная и безграничная, потому что иначе он не умеет. Андрей Молотов, весь - как у меня на ладони, в одной связке

Уж как-то так получилось, что с самого начала мы оказались в одной упряжке. Сначала первые восхождения, в которых мы узнавали друг друга. Затем началась дружба. Во всяком случае, я всегда опирался на него. И он меня не подводил, как бы тяжело не приходилось ему самому.
Иногда я задумывался над вопросом, почему мы так легко и свободно находили общий язык даже на самых сложных восхождениях. Почему могли сосуществовать, и идти по жизни в одном направлении. И может быть, я кое-что понял... Все то, что меня в нем восхищало, никогда не присутствовало в моем характере. Его спокойствие и выдержка, готовность всегда пронять точку зрения напарника, молчаливая целеустремленность в критической ситуации без всякого позерства и показной лихости - все это резко контрастировало с моей резкостью и царившим в голове хаосом. Поэтому, мне было легче находиться рядом с этой сосредоточенной волей.

Вершинные скалы мы преодолевали так же одновременным ходом, прощелкивая страховочную веревку в многочисленные скальные крючья, кем-то оставленные в давние времена. Шестьдесят метров подъема по скалам, и я увидел, как Андрей остановился по колено в снегу на небольшой ступени гранита, и освещенный манящим светом солнца, принялся выбирать веревку, идущую ко мне. Он был спокоен и отрешен, и когда я подлез ближе, и выбрался из холода на свет, лишь улыбнулся так открыто, как умеет лишь он, и широким жестом повел рукой в сторону небольшого снежного надува метрах в двадцати от нас:
- Вот.
Это была вершина, и мы на ней. Это было просто. Но я навсегда запомнил это короткое и логичное, словно подводившее итог тому, что мы пережили: "Вот".

20.10.1995

Денис Урубко

Центральный Спортивный Клуб Армии Казахстана
SALICE, La'Sportiva, BASK, CAMP
www.russianclimb.com